Милый друг!
Сегодня получил твои письма от 23 и 27 [декабря] 41-го. В последнем письме было вложено письмо от сыночка. Теперь-то я более-менее в курсе, где кто находится из наших родственников. Я с тобой согласен, что пока нет необходимости куда-либо переезжать. Уж очень муторное это дело, переезды, тем более в настоящее время. Недавно посылал открытку <неразборчиво>, а сегодня мне принесли ее обратно, перепутал адрес — написал д. № 9, кв. 4, то есть наоборот. Все же меня интересует, куда он подевался, и потому сегодня я написал ему вторично. Насчет справки получается какой-то казус! Постоянные передвижения позволяют писарю все время увертываться от выполнения моего требования. Все же я рассчитываю не сегодня так завтра тебе эту справку выслать. Ты спрашиваешь, не нужно ли мне денег. Это просто меня удивляет. Твоих 50 рублей, правда, я не получил. Но мне совершенно не на что тратить, так как я уже тебе писал неоднократно, я полностью всем обеспечен. Во вторых, у меня накопилось около 50 рублей, получаемых мною в виде полевых. Единственное мое желание заключается в том, чтобы у тебя было столько же забот о питании и деньгах, сколько у меня. Ем сколько хочу и когда хочу. Два раза в день мясо, жиров вполне достаточно. Неважно только с носовыми платками, которые особенно бывают нужны, когда их нет. Но ничего, на это годятся и бинты.
Теперь о делах. Наступаем. Теперь я получил возможность воочию убедиться в некоторых фактах, так сказать, на практике. Идем по горячим следам зверя, следы более чем поспешного бегства которого более чем очевидны. Сколько брошенных машин, вооружения и снаряжения. Диву даешься, откуда столько металла и сырья для изготовления всего, что ими брошено! Много фрицев и гансов, носы которых торчат из-под снега. Сколько их разодранных в клочья нашими снарядами! И валяются они, как собаки, никто их не подбирает. Население освобожденных сел и деревень встречает нас со слезами на глазах, и от всех мы слышим одни и те же вопросы: далеко ли отогнали немца? Население не знает, как нас принимать, предлагают свои постели и навязываются последними из оставшихся после немцев продуктами. Немцы отчаянно мстят, используют малейшую возможность, чтобы сжечь все дотла. Вместо деревень иногда встречаются одни голые трубы. Но не всегда им это удается: наши поджимают, надо спешить. А спешить им надо, потому что если они сдаются сами, то 1 % из 100 % они могут рассчитывать на пощаду; в противном случае они истребляются буквально как тараканы. И сколько же трусости я наблюдал у этих «непобедимых» чистокровных арийцев! Грязные, вшивые и голодные, они потеряли человеческий облик, не говоря уже о каком-либо человеческом достоинстве. В разговоре со мной пленный немец назвал меня «камарадом», так окружившие нас бойцы чуть было его не закололи.
Ну довольно об этом, а то мог бы, кажется, писать без конца об этом. Все, о чем пишут в газетах, бледнеет перед тем, что я вижу ежедневно своими глазами.
Ну пока. Привет всем, особый отцу. Целую тебя и сыночка очень крепко.
Твой Михаил

￫ глава 3

7 января 1942 года

Письмо М.П. Цыпкина жене

20 января 1942 года

Письмо М.П. Цыпкина жене

Милый друг!
Пишу каждые три дня. От тебя получаю письма через 10–15 дней. Своих дел у меня много, но писать о делах наших у нас не принято; твоих дел я не знаю и поэтому приходится писать о своих фронтовых впечатлениях. Как-никак, а я около семь месяцев на фронте, из них около четырех месяцев на передовой. Есть чем поделиться. Итак, мы идем вперед, к ним, то есть к тем, кто сейчас свирепствует в наших деревнях, селах <неразборчиво> деревни, мирные жители с несложным скарбом, который удалось спасти от аккуратных грабителей, с завернутыми в тряпье детишками. Многие из них уже не имеют своего крова — они погорельцы; некоторые возвращаются, потеряв кого-нибудь из родных в результате или боя, или нападения с воздуха. Фашистские бомбардировщики при виде двигающихся по дороге мирных жителей ведут себя очень смело: летят прямо над головой, ведя при этом бешеный огонь.
Зато, если установлен где-нибудь поблизости зенитный пулемет или поблизости патрулирует ястребок, можно шагать спокойно. Но это теперь, летом дело обстояло не так. Тогда чувствовалось, что летая над нами и обстреливая нас, они выполняют определенную боевую задачу, вполне естественную для военного времени. Тогда они летали часто в составе двадцати и больше машин. Теперь же в кою пору появится над дорогой одинокий самолет, «грозно» пролетит над самой головой, отчаянно при этом стреляя. В большинстве случаев, сколько мне приходилось самому быть свидетелем подобных нападений, дело обходится без жертв. Иногда убьет две-три лошади (поскольку их не всегда легко укрыть), редко ранит одного-двух человек, и все. Я не могу говорить о других участках фронта, но на нашем участке немцы, очевидно, имеют целью сеять панику и страх. Создается чрезвычайной силы шум и треск… и все — это действует немецкая авиация; кругом освещает пространство зарево полыхающих деревень — это действуют на психику вшивые, насквозь провонявшие гансы и фрицы. Мы, военные, давно перестали обращать внимание на подобные выходки немцев. Но небезынтересно, как все это действует на мирное население деревень, попавших в зону военных действий. «Во время боя мы сидели в окопах, — рассказывает мне (все разом наперебой) семья одного колхозника. — И прислушиваемся к разрывам наших снарядов. Немцы, их было 14 человек, спрятались в хате. Вдруг раздается оглушительный взрыв. Мы поняли, что снаряд разорвался около нашей хаты. Велика была наша радость, когда после боя на месте нашей хаты мы увидели развалины и обгоревшие части немецких солдат». Надо хотя бы чуточку знать крестьянскую психологию, как он дорожит своей хатой, в которой родился и жил его дед, чтобы понять, насколько должна быть сильна ненависть, чтобы радоваться потере своего крова!
Колхозницы-беженки, измученные, с детьми на руках, встречаясь с нами, ругают нас за то, что мы не жжем деревень. «Немцы воюют из теплых хат, заставляя вас наступать по глубокому снегу и бездорожью. Потом, вынужденные отступить, они все равно сжигают наши хаты. Жгите наши дома, в которых спрятались поганые псы, скорее от них избавимся». Крепко же немцы, видимо, насолили нашим колхозникам.

21 января 1942 года

Письмо М.П. Цыпкина сыну

Дорогой сыночка!
Что-то давненько от тебя не получаю писем. На каждое мое письмо сразу
отвечай. Мама тоже редко мне пишет, а я пишу чуть ли не каждый день. Ты
спрашиваешь, чем я занимаюсь, вот я тебе отвечаю. На установленных нами минах взорвалось 13 фашистских танков; сейчас мы сопровождаем наступающие части Красной армии: очищаем дороги от вражеских мин, а также от снега; строим переправы через реки. Когда требуется, идем в наступление вместе с бойцами.
Сейчас мы двигаемся вперед, немец отступает все быстрее и быстрее. Дорогой сыночек! Немецкие солдаты — свирепые мародеры, нас за людей не считают. Я ежедневно вижу много растерзанных немцев, и мне их нисколько не жалко.
Истребим всех до единого.
Крепко целую в три места.
Твой папа