Одна старуха, выбиваясь из сил несла настенное большое зеркало... О том как действовал транспорт можно судить потому, что когда я вышел на Выставочной площади в 3 ч. 10 м., чтобы ехать домой, я прождал один час 10 минут пока еле-еле сел и стоя доехал до вокзалов и только там сел, доехав до Преображенки только к 1/2 6 (ехали прилично, задерживались из-за посадки и высадки). В Институте из начальства была только Алефиренко и потом пришел [фамилия неразборчиво], но они были заняты только эвакуацией и деньгами.
<…> Вообще рвали и бросали очень многое; трудовые книжки мог каждый взять из ящика, выставленного в Партбюро. На улицах видел, что везде с домов снимают вывески жильцов и в домоуправлениях приказано было уничтожить все документы, касающиеся жильцов; прописку не производят, домовые книги сданы в милицию. Когда брал ключ меня предупредили, что в 6 ч. будет по радио выступать Пронин. Передавали же распоряжение Моссовета о том чтобы: 1) торговые учреждения, столовые и рестораны, 2) транспорт, 3) больницы, 4) учреждения — продолжали нормальную работу и 5) чтобы милиция следила за выполнением этого распоряжения. В нашем институтском буфете я утром успел позавтракать, а на обед он уже был закрыт, как и многие столовые в городе.
Тревоги не было, но отделенная стрельба была слышна с 6.30 и происходила волнами, в 7.15, потом слышал в ½ 3, в ½ 5 утра, когда особенно сильны и часты были вспышки, но каждый раз продолжались не долго — по несколько минут.
Приписка, сделанная позже:
День 16 октября надо считать «историческим», скорее кризисным. Что произошло, где-то шла борьба и борьба за порядок и беспорядок. Перелом наступил к лучшему.